Они предпочитают изменить принципы философии ...

Они предпочитают изменить принципы философии, лишить силы тот или другой из этих принципов сообразно тому, что им покажется удобнее, чтобы не подвергнуться обвинению в том, что они находятся в противоречии с философией. Всеми этими поступками они ясно показывают, что признают превосходство философии и испытывают существенную необходимость в том, чтобы за ней ухаживать. Они не делали бы стольких усилий, чтобы добиться ее благосклонности и быть в согласии с ее законами, если бы не признавали, что всякая догма, не подтвержденная, не проверенная и, так сказать, не засвидетельствованная в верховном суде разума и естественного света, может обладать лишь шатким и хрупким, как стекло, авторитетом. Истинную причину этого нетрудно найти. Она заключается в том, что существует живой и отчетливый свет [разума], который просвещает всех людей сразу же, как только они проявят внимание. Этот свет неопровержимо убеждает их в том, что он есть истина. Отсюда следует заключить,  что  существенная и субстанциональная истина, которая столь непосредственно просвещает нас и позволяет нам созерцать в ее сущности идеи вечных истин, содержащиеся в принципах или общепринятых понятиях метафизики, есть сам бог. Но почему стал бы он поступать так по отношению к частным истинам, почему стал бы он их таким образом открывать во все времена, во все века всем народам земли, требуя от них мало внимания и не предоставляя им свободы воздержаться от суждения? Почему, говорю я, стал бы он так обращаться с человеком, если бы не был намерен дать правило и критерий различения объектов, непрерывно предстающих перед нами и являющихся частью ложными, частью истинными, то очень смутными и темными, то несколько более явными? Бог, предвидевший, что законы соединения души с телом не позволят, чтобы особое соединение души с божественной сущностью (соединение, реально обнаруживаемое умом тех, кто внимателен и склонен к размышлению, хотя и эти люди постигают его недостаточно отчетливо) ясно показывало нам всевозможные истины и гарантировало нас от заблуждений, пожелал тем не менее предоставить душе средство для различения истинного и ложного, с которым душа никогда бы не расставалась. Этим средством является естественный свет, принципы метафизики; если сравнивать с этим светом и этими принципами частные учения, встречающиеся в книгах или сообщаемые проповедниками, то, пользуясь этими принципами как мерой и подлинным правилом, можно установить, правомерны ли данные учения, или они представляют собой подделку. Поэтому мы можем убедиться в том, что нечто истинно лишь постольку, поскольку оно согласно с первоначальным и всеобщим светом, которым бог наделил души всех людей, светом, который безошибочно и непреодолимо вызывает в людях убежденность в тот же момент, как они внимательно прислушаются к его голосу. Именно посредством этого первоначального и метафизического света проникают в истинный смысл бесчисленного множества цитат из Писания, которые, будучи поняты в буквальном и обычном смысле слова, привели бы нас к самым низменным идеям о божестве, какие только можно вообразить.

Повторяю еще раз: богу не понравилось бы, если бы я захотел [слишком далеко] распространить упомянутый принцип так, как это делают социниане. Но если данный принцип может иметь известные ограничения в отношении спекулятивных истин, то я не думаю, чтобы он должен был подвергаться каким бы то ни было ограничениям в применении к практическим и всеобщим принципам, относящимся к нравам. Я хочу сказать, что все законы морали без исключения необходимо подчинить естественной идее справедливости, которая, точно так же как и метафизический свет, озаряет каждого человека, рождающегося на свет. Но так как страсти и предрассудки чересчур часто затемняют идеи естественной справедливости, то я хотел бы, чтобы человек, вознамерившийся основательно познать эти идеи, рассматривал их в общем, отвлекаясь от личных интересов и от обычаев своей родины. Ведь может случиться, что тонкая и глубоко укоренившаяся страсть убедит человека, что некий поступок, который он находит очень полезным для себя и очень приятным, согласуется с разумом. Может случиться, что сила обычая и то направление, какое дается душе воспитанием в детстве, приведут человека к тому, что он усмотрит порядочность в том, в чем на самом деле нет ничего порядочного. Таким образом, я хотел бы, чтобы человек, вознамерившийся отчетливо познать естественный свет в отношении морали, возвысился над личными интересами и над обычаями своей страны, дабы избавиться от этих двух препятствий, и спросил бы себя вообще: справедливо ли такое-то действие; и если речь идет о введении этого действия в практику в стране, где раньше оно не практиковалось, так что имеется свобода выбора принять это действие или его отвергнуть, то как выглядит дело при хладнокровном исследовании? Достаточно ли справедливо данное действие, чтобы его одобрить? Я полагаю, что такое отвлечение рассеет много туч, которые возникают между нашим умом и первоначальным всеобщим светом, исходящим от бога, который использует этот свет, чтобы показать людям всеобщие принципы справедливости и дать им пробный камень всех частных предписаний и законов, не исключая даже тех, какие бог открыл нам необычайным образом: либо сам, либо через посредство вдохновленных им пророков. Я глубоко убежден, что, прежде чем дать услышать Адаму какой-нибудь голос извне, научающий его, что он должен делать, бог уже говорил Адаму внутренне, дав ему увидеть широко простирающуюся идею бесконечно совершенного существа и вечные законы честности и справедливости. Так что Адам считал себя обязанным слушаться бога не столько потому, что услышал определенный запрет, сколько потому, что внутренний свет, просветивший его до того, как бог стал с ним разговаривать, постоянно представлял перед ним идею его долга и его зависимости от высшего существа. Таким образом, даже в отношении Адама правильно сказать, что истина откровения была как бы подчинена естественному свету, от которого она должна была получить закрепление, печать, засвидетельствование, подтверждение и право обязывать в качестве закона. Между прочим, очень вероятно, что если бы смутные представления о наслаждении, возбужденные в наших прародителях, когда им было сделано предложение съесть запретный плод, не заставили их потерять из виду вечные идеи справедливости в силу существенной ограниченности сотворенных умов, не позволяющей им отдаться нематериальному умозрению, в то время как ими овладели острые и смутные ощущения наслаждения, очень вероятно, говорю я, что если бы все это не произошло, то они не преступили бы закон божий. Это постоянно должно служить нам предостережением, чтобы мы никогда не теряли из виду естественный свет, кто бы ни предлагал нам делать то или иное в отношении морали.

Создание: АК |